О Скрябине-человеке его современники писали: «чрезвычайно подвижный, нервный, в моменты подъема и увлечения весь точно сотканный из электрических токов, изысканно утонченный, изящный, чуткий, истинный аристократ духа…». Сравним это с тем, что подчеркивалось в Рахманинове: «громадного роста, с крупными чертами аскетически сухого и бритого, всегда бледного лица, суровым взглядом…

Он был русский человек, насквозь весь русский… Несмотря на кажущуюся неприступность и суровый вид, он был очень прост в обращении…». Трудно уйти от впечатления, что в этих лаконичных литературных зарисовках — не только контраст между различными, во многом несхожими людьми, но и контраст двух различных звуковых миров, скрябинского и рахманиновского.

Примеры, подобные приведенным выше, легко можно было бы умножить. Сошлемся хотя бы на содержащиеся в мемуарных источниках описания Моцарта, Листа, Мендельсона, Паганини, Берлиоза, Брамса, Малера, Равеля, Мусоргского, Прокофьева, Шостаковича… Вчитываясь в эти описания, всматриваясь в лица великих музыкантов, нетрудно удостовериться в реальности взаимосвязей, о которых идет речь: внешний облик творческий стиль, манера. Как говорит проф. А. Леонтьев, внешнее и внутреннее в человеке имеют одинаковое общее строение…

Интересные свидетельства в этом плане дает и область музыкального исполнительства. Сам вид артиста на эстраде, чисто зрительные впечатления от него значат, бесспорно, больше, чем обычно предполагают. Известный в свое время критик В. Дельсон, вспоминая концерты В. Софроницкого, писал: «Помню, что меня поразило тогда больше всего — небывалая гармония между внешним обликом пианиста, его исполнительскими жестами, мимикой лица, всей «жизнью на эстраде» и самим исполнителем; полное слияние того и другого…